«Пришлый» в театре им. Камала: ностальгический трип в духе раннего Кустурицы

Критик Алексей Киселев рекомендует зрителям нового спектакля Фарида Бикчантаева о старике-татарине из Канады приготовить носовые платки 

Главреж театра им. Камала представил публике пьесу молодого татарского драматурга Сюмбель Гаффаровой. Театральный критик и член экспертного совета «Золотой маски» Алексей Киселев в статье, написанной специально для «БИЗНЕС Online», отмечает актерский бенефис Радика Бариева, но считает, что постановка могла бы стать большим событием, если бы ради центральной роли — старого татарина-эмигранта — режиссер не пренебрег всем остальным.

НОВАЯ ПЬЕСА КАК СТАРАЯ СКАЗКА

В тихом канадском городке жили-были старик со старухой. И выращивали себе спокойно картошку. Просто потому что старик — татарин, большой любитель выращивать картошку. Старушка здешняя, но давно уже привыкла к причудливой тяге мужа к огороду. Так бы они и жили себе дальше, если бы сосед не принес им весть: СССР развалился, границы открыты, можно вернуться домой. Благодать сменяется тревогой. Старика лихорадит не на шутку, и он переживает мощнейший ностальгический трип. Его начинают одно за другим посещать видения из далекого прошлого: родная деревня, первая любовь, война, плен, бегство за границу. А старуха места себе не находит, ведь уедет сейчас ее любимый и не вернется.

И тему оторванности татар от родной земли, и время действия, когда железный занавес рухнул, режиссер Фарид Бикчантаев буквально подхватывает из предыдущей своей работы — «Мой белый калфак», про телемост между татарами СССР и США. Только теперь это не масштабная драма в прямом эфире, а камерная притча; и не по советской пьесе, а на основе сочинения молодого автора Сюмбель Гаффаровой. Драматург в своей уже далеко не дебютной пьесе увековечила память о старшем брате своей бабушки, погибшем на войне. В его гибель не верили в семье; так появилась маленькая легенда — альтернативная биография простого татарского парня, пережившего войну и плен и оказавшегося за океаном из-за угроз расправы за измену родине.

Словом, мы имеем дело с редким феноменом современной татарской драматургии. К тому же воплощенной не в виде лабораторной читки, а в качестве новой работы признанного режиссера. И вдобавок сразу с международным бэкграундом: пьесу отобрали на воркшопе Ibsen International в Китае, фрагмент показали в Норвегии. Таким образом, октябрьские спектакли в театре им. Камала, при всей своей скромности, с полным основанием имеют статус мировой премьеры.

СПЕКТАКЛЬ КАК ЧАСОВОЙ МЕХАНИЗМ

Место действия одно на весь спектакль — светлый квадрат зеленого ковролина, огороженного низеньким забором из свежего бруса. На фоне фанерной стены скромного коттеджа, фасад которого будто спроектирован детсадовцем, немногословные персонажи перетаскивают с места на место мешки с картошкой, рассыпанной кучками всюду, на глазах молодеют, переодеваются, суетятся как заведенные и замирают, чтобы услышать плавное и тоскливое пиццикато контрабаса.

В центре внимания — два артиста в расцвете сил, возраст персонажей которых меняется туда-обратно по ходу действия: Радик Бариев и Люция Хамитова. Вокруг них в ходе спектакля мелькают эпизодические персонажи, выскакивающие как черт из табакерки то слева, то справа. Этот эффект постоянного переключения с эпизода на эпизод в разных временах (30-е, 40-е, 50-е, 90-е), но в неизменной декорации, прекрасно театрален. То есть к механике действия настолько легко привыкнуть с первой минуты, что каждое новое появление какого-нибудь морячка или безумного фашиста с левой стороны ожидается как появление неизменного Ильнура Закирова— только всякий раз в новом образе. Таким образом текст драматургический уравнивается с текстом чисто театральным.

ИДИТЕ И СМОТРИТЕ НА РАДИКА БАРИЕВА

То, что происходит на сцене с Бариевым, не следовало бы пересказывать — идите и смотрите; это редкого вдохновения и силы актерская работа. Точная от начала до конца и во всем. Засаленный пиджак на два размера больше поверх джинсового комбинезона; круглые очечки, хмурая сосредоточенность не дальше метра от себя; под длиннополой шляпой — взъерошенная шевелюра. В параллельной вселенной точно так же выглядит Гарик Мартиросян в роли Раскольникова. Персонаж Бариева — часовщик, и это видно в сутулых плечах, в мелкой моторике рук и пристальному вниманию к предмету.

И внимание к партнеру: несколько минут он слушает монолог незнакомки, своей будущей жены в уморительном исполнении Хамитовой; процесс слушания превращается в сложный и ужасно трогательный конфликт непонимания языка, почтения перед незнакомой красавицей и общего смущения. Его походка, его интонации и то, как он разворачивает конфетку и поспешно сует в рот, — следствие фотографически точного наблюдения артиста за деревенскими стариками; все это, конечно, подкупает мгновенно. И это только начало: образ имеет многоступенчатую систему развития. 70-летнему канадцу татарского происхождения по имени Накиб на наших с вами глазах суждено пережить запредельную трансгрессию. Во многом подобную той, которую подразумевает финал иконической пьесы Ивана Вырыпаева «Иллюзии».

ДЬЯВОЛ В ДЕТАЛЯХ

Придумывая этот безмятежный в своей наивности мир, художник Альберт Нестеров, кажется, стремился одновременно процитировать манеру американского перфекциониста Эдварда Хоппера и придать ей некоторой неотесанности в духе раннего Эмира Кустурицы. Но получилось грубо: намеченное в общих чертах обаяние примитивизма заметно оттеснено бросающейся в глаза старомодной бутафорией. К качеству ее исполнения (невесомые мешки как бы с картошкой; ровный, но неаккуратно сколоченный забор; ковролиновый газон, громкость шаркания по которому убивает условность), просится скорее эпитет «самодеятельное», нежели «наивное».

При скупости выразительных средств, камерном пространстве и небольшой продолжительности спектакля каждая мелочь приобретает принципиальное значение, здесь не может быть ничего второстепенного. Проблема с вниманием к деталям распространяется не только на работу с пространством, но на едва ли не все прочие элементы спектакля. Артист Раиль Шамсуаров существует в режиме восторженной скороговорки, и это понятно — он играет воспоминание главного героя о самом себе в молодости. Однако эта разболтанность в определенный момент становится настолько неуправляемой, что внимание переключается с диалога с возлюбленной на мешающийся заборчик и непонимание, куда деть руки; классический актерский автопилот, верный знак режиссерского попустительства.

Если односложные и прямолинейные мизансцены запросто оправданы жанром притчи, где во главе угла — архетип, то односложные персонажи — это уже проблема стереотипного мышления. Например, сосед главного героя — шотландец, всю жизнь проживший в Канаде. Пускай он носит килт и играет на волынке, можно списать такое решение на попытку зарифмовать эту странность отдельно взятого эмигранта с пристрастием его соседа-татарина к картошке; в конце концов отменная самоирония артиста Минвали Габдуллина в роли шотландца Самуэля, кажется, оправдала бы вообще что угодно. Но когда дело доходит до попытки обозначить биографию персонажа через монолог, всплывает совершенная нелепость: оказывается, он тоже тоскует по родине, откуда когда-то сбежал, и теперь завидует своему другу, у которого появилась возможность вернуться. Постойте, но что ему мешает взять билет на самолет и навестить родные края? Шотландию, конечно, удобно сопоставить с Татарстаном в контексте остроты вопроса национальной самоидентификации, но в остальном — сплошные нестыковки. Проблема эта, кстати, не драматурга: в оригинальном тексте про Шотландию вообще нет ни слова; эпизод, по всей видимости, сформировался в ходе постановки.

ПРИГОТОВЬТЕ НОСОВЫЕ ПЛАТКИ

В нагрузку к словосочетанию «современная пьеса» неизбежно (и до сих пор) идет комплект стереотипов про сленг, кеды, кровь, мат и провокативные темы, несмотря на то, что пьес, все это предъявляющих, к сожалению, практически не существует в природе. Вместе с тем не меньший багаж штампов привязан к другому словосочетанию — «татарская пьеса». Значит, про татар в тюбетейках и калфаках, про геноцид и Сабантуй. Так вот пьеса Гаффаровой — современная и татарская — легко и непринужденно сдувает это облако предубеждений. Да, в ней есть кое-какие признаки времени (в основном прошедшего) и даже зачем-то рассказывается про Сабантуй, но в конечном итоге повествование резко выруливает в сторону интернационального и вековечного. Обойдемся без спойлеров, просто наблюдение: в кульминационный момент, когда один человек другому впервые в жизни вдруг сказал действительно важные слова, как по сигналу со всех сторон начинают хлюпать зрительские носы. И, знаете, учитывая, что речь не заходит про больных раком детишек, катарсис засчитан. 

источник:  https://www.business-gazeta.ru/article/361058?utm_campaign=main-page&utm_source=culture